Неточные совпадения
Привыкая ко всем воинским упражнениям, они в то же самое время слушают и нравоучение, которое доказывает им необходимость гражданского порядка и законов; исполняя справедливую волю благоразумных Начальников, сами приобретают нужные для доброго Начальника свойства; переводя Записки Юлия Цесаря, Монтекукулли или Фридриха, переводят они и лучшие места из Расиновых трагедий, которые раскрывают в душе чувствительность; читая Историю
войны, читают Историю и государств и человека; восхищаясь славою Тюрена, восхищаются и добродетелию Сократа;
привыкают к грому страшных орудий смерти и пленяются гармониею нежнейшего Искусства; узнают и быстрые воинские марши, и живописную игру телодвижений, которая, выражая действие музыки, образует приятную наружность человека.
За сравнительно короткий период люди
привыкают к отсутствию кризисов,
войн, революций.
Но вот проходит время, и я начинаю
привыкать ко всем этим смертям, страданиям, крови; я чувствую, что и в обыденной жизни я менее чувствителен, менее отзывчив и отвечаю только на самые сильные возбуждения, — но
к самому факту
войны я не могу
привыкнуть, мой ум отказывается понять и объяснить то, что в основе своей безумно.
— Как? Вполне ясно, в
войне наступает перелом. До сих пор мы всё отступали, теперь удержались на месте. В следующий бой разобьем япошек. А их только раз разбить, — тогда так и побегут до самого моря. Главная работа будет уж казакам… Войск у них больше нет, а
к нам подходят все новые… Наступает зима, а японцы
привыкли к жаркому климату. Вот увидите, как они у нас тут зимою запищат!
Оттого ли, что так страшно за себя и детей, совершенно перестал соображать и ничего не понимаю. Даже самое слово «
война» стало бессмысленным.
Война — это мертвое, это пустой звук,
к которому мы все давно
привыкли, а тут что-то живое с ревом приближается
к тебе, живое и огромное, все потрясающее. «Идут!» — вот самое страшное слово, с которым ничто не может сравниться. Идут. Идут.
Индивидуалистическая, очень сильная в вопросах личности, ее переживаний, психологии и морали, она слишком и не без основания
привыкла к „безмолвствующему народу“, чтобы сразу и смело подойти
к новому герою с его массовой психологией, массовой волей и доселе еще невиданными проявлениями последней в
войнах и революциях Русская литература все еще продолжала описывать любовь в помещичьей усадьбе или новые нравы Растеряевой улицы.
Устал я.
К дневнику не тянет, да и некогда, работы много. Проклятая
война жрет деньги, как свинья апельсины, не напасешься. И как-то странно я себя чувствую: не то
привык к душегубству, не то наконец притерпелся, но смотрю на все значительно спокойнее, прочтешь: десять тысяч убитых! двадцать тысяч убитых!.. и равнодушно закуришь папироску. Да и газет почти не читаю, не то что в первое время, когда за вечерним прибавлением сам бегал на угол в дождь и непогоду. Что читать!